Делятся:  Габриэль (Extrait - 5000р за 10мл)  
В обменнике:  Fina (EDP - 9000р за флакон 25/50мл)  

Роскошная во всех отношениях парфюмерная линейка бренда Clive Christian возвращает духам их истинное предназначение – бесценного творения истинного искусства. Каждое новое издание вызывает восхищение, с первого же взгляда на новинку под названием Noble VIII Rococo Magnolia понятно – это штучная работа, подобная благородным старинным драгоценностям.
Посвященная изысканной роскоши эпохи рококо, композиция Clive Christian Noble VIII Rococo Magnolia, создание парфюмера Christian Provenzano, воплощает сладость и женственность в розовых тонах, характерных для этого периода. Отпечаток легкомыслия того времени ощущается в использовании шинуазри – мотивов средневекового китайского искусства – в дизайне флакона и изысканной немногословности ноток аромата. Деликатная искристость черной смородины, подобно капелькам черного агата, мягким сиянием ложится на бархатистые лепестки магнолии. Изящная поддержка ноток дубового мха подчеркивает аристократический дух аромата, который, в свою очередь, усиливает обаяние и элегантность своей владелицы.

Аромат Clive Christian Noble VIII Rococo Magnolia в концентрации Extrait будет доступен в изысканном флакончике объемом 50 мл.

от Alex (Sane-Witch) Osipov :
Если попытаться охарактеризовать рококо одним словом, лучше всего будет взять «избыточность». Да, произведения этого периода очаровательны, романтичны (хотя при этом лишены всякого драматизма — точнее будет сказать, что они сентиментальны), преувеличенно изящны — София Коппола в свое время превосходно высмеяла кружевную эстетику и сущностную инфантильность французского двора в «Марии-Антуанетте» с ее макарунами и кедами — но они совершенно, непоправимо перегружены деталями и украшениями.
Вот и «Магнолия» тоже помпезна, пышна, избыточно орнаментальна — и при этом захватывающе прекрасна. Правда, на мой взгляд, это совершенно не рококо — от тяжелого черного матового флакона с золотой опояской и багряным шрифтом до пьянящего агрессивного зелья внутри это, скорее, позднее барокко. Для рококо оно недостаточно светло, игриво и легкомысленно. Тем более, что…

«Магнолию» обычно описывают как флораль или восточный флораль, но нет, леди и джентльмены, это ни то и ни другое — вы имеете дело с шипром. Насыщенный, очень сладкий, темный шипр во всей своей классической бергамотово-мшистой красе.

Я познакомился с нею довольно давно — и испытал весьма двойственные чувства. Запах сразу понравился своей сизой, плотной, слегка пьяной нотой шелковичных ягод, и одновременно оттолкнул бронебойной (хотя и не сахарной) сладостью. Понять его мне помогла «Фаворитка» Пенхалигонс с ее крепким цветочно-мускусным духом — отличный театрализованный XVIII век на фоне современных вод. «Фаворитка» для меня неотделима от легенды, от эстетики эпохи — и так же обстоит дело с «Магнолией»: она требует фижм, лент, оборок, пудры, гнутой золоченой мебели и корзин с розами (наденьте ее с офисным костюмом, и вас разорвет от когнитивного диссонанса). Или всего того же самого — не снаружи, а внутри, в голове, хотя для этого уже требуется изрядная самоирония.
Итак, перед нами тайный шипр, могучий, но тайный, как всякий хороший разврат.Если можете представить себе фрукты, способные крошить стены, и цветы, равняющие с землей небольшие города, — это будут как раз они. Своей наглостью «Магнолия» напоминает парфюмерию 80-х, но из-за исторических ассоциаций и даты рождения на тридцать лет позже выглядит гораздо утонченнее. Все ноты в ней выписаны темнее и сочнее, чем предусматривала мать-природа. Мандарин, персик и черная смородина не только переспели на ветке, но и порядком нагрузились: прямо с нее они рухнули в серебряную пуншевую чашу, изнемогающую под бременем рокайльных завитушек, и теперь плавают в сладком, почти черном вине, пуская пузыри и, кажется, даже горланя что-то фривольное. Когда с одного бока к ним присоединяется бергамот, а с другого магнолия, этот менаж-а-санк, видимо, и умудряется произвести на свет ту самую бархатную шелковичную ноту, настолько узнаваемую, что ягоды хочется раздавить в кулаке, чтобы сквозь пальцы потек иссиня-багровый сок.
Честно сказать, я не помню, как пахнет магнолия — та, которая ростом с дом и со светящимися желтовато-белыми огромными цветами, похожими издалека на севшую на темные ветки стаю лохматых голубей, — последний раз я нюхал ее в детстве. Но вот этот большой, круглый, белый и прямолинейный, как таран, запах очень ей подходит. По-моему, он сделан наполовину из розы, тоже белой и очень сладкой, однако, роза поет не соло и не в хоре, а почти целиком играет другой цветок, что с ее стороны необычно и очень мило.

После того, как проходит эффект контузии от этой телеги с дарами Флоры и Помоны, вываленной прямо вам на голову, глазам предстает пленительная картина: под покровом леса, на покрывале зеленого мха — колючего, травянистого, душного, но странным образом подушечно-мягкого и с нотой пронзительной растительной свежести — расположились для галантных забав пастухи и пастушки… простите, все те же цветы и фрукты, щедрой рукой осыпанные пряными дарами Востока: здесь и трогательные свиточки корицы, и черные гвóздики гвоздики, и свеженатертый мускатный орех, и полупрозрачные лепестки мускатного цвета, и дробленый миндаль, и перец…
А под самый финал, когда забавы подошли к концу и забавлявшиеся удалились, остается уже один только чудный классический мох, по которому воспоминаниями разбросаны там надкушенный персик, здесь надушенная розой подвязка.

Именно тогда-то и понимаешь, что эта избыточность, оказывается, с самого начала была шипром, начинаешь видеть его безупречную структуру и поражаешься, насколько благородно звучит эта «Магнолия» — пусть даже из корсажа неудержимо рвется наружу все, чем одарил ее милостивый Создатель.
Сочетание властной шипровой строгости с вакханалией перебродивших цветов и фруктов делает этот запах самоуверенным, странным, дерзким и… очень комфортным. Он дарит раскрепощенность, пренебрежение условностями, широкий жест, сильное заявление — «лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном»… но без попытки забыть в вихре удовольствий о незаполняемой пустоте внутри. Это не последние перед революционным кошмаром потуги гедонизма ради гедонизма и эстетики ради эстетики, которые уже начинают переваривать сами себя, — и потому это не совсем рококо.

Ссылки: