Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
1942
Константин Симонов. Собрание сочинений в 6 т.
Москва: Художественная литература, 1966.
Можно, сегодня я просто побуду собой?
Выключу «сильную женщину», пусть отдохнёт.
Мне эта роль, что дана режиссёром – судьбой
Слишком привычна и, кажется, очень идёт…
Только всё чаще хочу убежать от толпы,
Спрятаться в любящих, самых любимых руках…
Сильные женщины тоже бывают слабы,
Тая солёной слезою на тёплых губах…
Можно, я просто приеду сегодня к тебе?
Снова обнимемся и помолчим обо всём…
Рядом с тобой становлюсь и нежней, и слабей…
Кажется мне, только в эти минуты живём…
Ты исцеляешь любовью без приторных слов…
Ловко снимаешь с меня всех ролей ярлыки,
Душу спасая мою от железных оков…
Я растворяюсь, как рифма в объятьях строки…
Можно, я больше не буду играть в маскарад?
Сильную женщину часто глаза выдают…
Только в глаза слишком редко сегодня глядят,
Не понимая, что только они и не лгут…
Долго искала свой дом, но нигде не нашла
Место, где душу согреет тепло и покой…
Только когда я впервые тебя обняла,
Я ощутила, что значит – вернуться домой…
Снова чужие планеты, чужие мечты…
Только не спрячут тебя от меня города…
Ангелы строят всегда для влюблённых мосты…
Можно, я просто приеду к тебе навсегда?
В твоём голосе снежность / небрежность / нежность (нужное подчеркнуть).
Любишь пряники, фрукты, конфеты, - но всё же предпочитаешь кнут.
Если ты на взводе, боржоми пить поздно – стоит ловить такси.
И когда я с тобой, - я то взрослый мальчик, то заводной апельсин.
Ты не женщина-вамп и почти не кошка – даже скорее ртуть.
И твой маковый запах – осадком в лёгких – если сумел вдохнуть,
Ну, а коль не сумел, то остался жив и сберёг свои сон и покой.
Ты всегда можешь взять и поставить точку чуткой своей рукой.
Ты – моё либидо / плацебо / небо. Вечный мой Казантип.
Ты легко заменяешь на время отпуска дьявола во плоти,
И резвятся в бездонных глазах-озёрах тысячи чертенят.
Но по большей части ты – вылитый ангел. Перья так и летят.
И помогут мне вряд ли антибиотики, магия или гипноз.
Мне тебя не забыть, не убить. Усилия все мои – псу под хвост.
Но хочу ли я этого в самом деле? – что мне сказать в ответ,
Ведь когда я с тобой - я существую, а так – меня будто и нет...
Не привыкайте никогда к любви!
Не соглашайтесь, как бы ни устали,
Чтоб замолчали ваши соловьи
И чтоб цветы прекрасные увяли.
И, главное, не верьте никогда,
Что будто всё проходит и уходит.
Да, звёзды меркнут, но одна звезда
По имени Любовь всегда-всегда
Обязана гореть на небосводе!
Не привыкайте никогда к любви,
Разменивая счастье на привычки,
Словно костёр на крохотные спички,
Не мелочись, а яростно живи!
Не привыкайте никогда к губам,
Что будто бы вам издавна знакомы,
Как не привыкнешь к солнцу и ветрам
Иль ливню средь грохочущего грома!
Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь
Встречать, терять и снова возвращаться,
Но если вдруг вам выпала любовь,
Привыкнуть к ней - как обесцветить кровь
Иль до копейки разом проиграться!
Не привыкайте к счастью никогда!
Напротив, светлым озарясь гореньем,
Смотрите на любовь свою всегда
С живым и постоянным удивленьем.
Алмаз не подчиняется годам
И никогда не обратится в малость.
Дивитесь же всегда тому, что вам
Заслужено иль нет - судить не нам,
Но счастье в мире всё-таки досталось!
И, чтоб любви не таяла звезда,
Исполнитесь возвышенным искусством:
Не позволяйте выдыхаться чувствам,
Не привыкайте к счастью никогда.
Пошли ему, Господи, самых внимательных ангелов,
Судьбы благосклонной, надежды бессмертной, лёгкости
На сердце и в мыслях. А если захочет набело -
Пошли ему светлых дорог и душевной зоркости.
Даруй ему, Боже, здоровья, тепла и радости,
Цветных сновидений, похожих на сказки детские -
Таких же чудесных... И будь с ним в минуты слабости.
Грехи отпусти и прости ему мысли дерзкие.
Оставь ему верных друзей, отведи предателей.
Избавь от тоски, от бессилия, от уныния.
Очаг помоги обрести, где всегда будут ждать его.
Молю тебя, Господи, будь с ним, храни, береги его...
У цветка волшебного – ровно семь лепестков.
Я раздумчиво их обрываю по одному.
Красный – пускай подарит бездомным кров
и от нас отведёт пустую суму да тюрьму.
Оранжевый – пусть пожалеет эту страну,
сделает её зрячей, даст равновесье и мир.
Мы здесь остались – значит, нас не согнуть.
Чума чумой, но должен же быть и пир!
Жёлтый – пускай защищает наших детей
от болезней, переходного возраста и тоски.
Пусть верят в чудесные сказки, в подарки фей.
Да не будут дороги их извилисты и узки.
Зелёный – родителям. Здоровья большой глоток.
И сколько отмерено – спокойных счастливых дней.
А ещё – хоть мы привыкли молчать о том -
пусть уходят легко. И хорошо б – во сне.
Голубой – само собой, за чистоту небес,
за воздух, пропитанный ароматом лип,
за то, что не упакуешь в мэйл или SMS...
Будь ласков – прости сентиментальный всхлип!
Синий – его я просто тебе дарю.
Используй, как хочешь. Уверена, ты найдёшь
способ его отогреть – вопреки ноябрю,
невзирая на расстояние, боль и ложь.
Фиолетовый лепесток отрываю за нас двоих –
пусть летит на юг, нарушающий все табу,
пусть его кружит шальной разноцветный вихрь...
А ты... не сказать бы лишнего... просто – будь.
А жизнь — это сумка, ну, может, рюкзак, смотря с чем удобней шагать по дороге.
Кому-то охота катить чемодан, кому-то кармана хватает в итоге.
Вначале, как нищий, идёшь налегке, успев затолкать в свою сумку лишь веру,
Но с каждой минутой нести тяжелей - добавится всё - и успех, и потери...
Встречаешь в дороге таких же бродяг, хватаешь их мысли, советы, упрёки.
И каждый стремится хвалить свой багаж: смотри, как хорош, и завидуй, убогий.
Один приукрасит, что носит алмаз, другой причитает, как тяжко с рубином,
И ты понимаешь, что хуже других, а в сумке твоей — лишь озёрная глина...
Но если научишься слушать себя, следить за своей, пусть потрёпанной, сумкой,
Её заполнять не вещами — добром, улыбкой, надеждой, хорошим поступком,
Хранить в этой сумке картины, стихи, мелодии, танцы, рассказы, идеи,
То будет не стыдно оставить её, когда твои руки ослабнут, старея...
Счастье падало мне на голову.
Невесомое, тихое счастье
Тихо падало мне на голову
И не раз, и не два, а – чаще.
Только мне каждый раз казалось,
Что судьба,тупая, как шпала,
Чем-то тяжким в меня кидалась
И, в конце-концов – попадала:
Бац! – жена, на которой нужно жениться,
Дыц! – работа, которой нужно кормиться,
Тресь! – детишки, пеленки, штанишки, рубашки…
Хрясь! – избушка: домишко – полная чашка.
Убегал я, юлил, уворачивался,
Хотя, в общем-то, не убегал.
Ничего себе счастье, думал я,
И другого счастья искал.
Только, счастья другого горы
Впереди маячат, как дуры,
А года за спиной – как заборы,
И на каждом – клок моей шкуры.
Так и носит меня, веселого:
То – полечит, то – покалечит…
Счастье падает мне на голову,
Я – вжимаю голову в плечи.
Все чего-то ищу, все неймется мне…
Но хранит меня от напастей
Мне на голову уронённое
Безответно в меня влюблённое
Мною так и не оценённое
Мое тихое легкое счастье.
Идёт принцесса, обходит лужи -
Спешит принцесса готовить ужин.
А доберётся - поставит кофе,
Ошпарит душу стекляшке-крохе.
Закурит в кресле – увы, привычка,
Любуясь грустно, как гаснет спичка.
Две чашки кофе потом, и книга –
И снова вечер короче мига.
Постель принцессу прижмёт, со вздохом –
И та ответит коротким – охом.
Погасит лампу – свою подругу –
На службу завтра и вновь – по кругу.
Мерцает светом вечерний город,
Идёт принцесса, шагает гордо.
Ничья – владыка, ничья – невеста,
Да, да, без трона и королевства.
Ведь так бывает: родишься где-то,
Глядишь, ошибся – не та планета.
искала мальчика из вагантов, из ясных финистов, вещих снов,
из аксельбантов, витийств, курантов, без тормозов, без ветрил, основ,
стелился чтоб тонкой белой костью, саид из "лоста", трава-полынь,
язык востёр, чтоб сердечный тостер, ох, патер ностер, - положь да вынь.
искала музыку из болезней, из слов похмельных, из нот, why not?
и из ушей чтобы рифмы лезли, мне так полезней, мне так идёт,
чтоб миокард исходил аккордом, а кодла костных в моём шкафу
чтоб отбивала чечётку сходу, потом - давилась бы на шарфу,
искала бед на отдел крестцовый, уже рубцовый от адвенчур,
искала старых, чужих, сверхновых, чтоб рисовать им стихи с натур,
искала в пустоши, зренье гробя, теряя нюх, башмаки губя.
искала вейдера и кеноби,
но, к сожаленью, нашла себя.
Увидела его и снова перед глазами наш школьный зал, подготовка к празднику, репетиция и я, рассказывающая это стихотворение...
Школьница
Я читаю стихи.
В классе тихо и строго.
За окошком снежинки немые летят.
И средь множества глаз
Два огромных, два синих восторга,
Два апрельских рассвета
Мне в душу глядят.
Они ждут откровений,
Они не желают иначе,
Ты их только отвагой,
Только дерзким полетом зови.
Их хозяйка - я знаю -
Над “Анной Карениной” плачет,
И мечтает о сцене,
И верит в бессмертье любви.
Что решает она,
Кроме школьных задачек несложных?
Ей пока лишь мечта
Да нехитрое дело подстать.
Угловатая девочка,
Что она может сегодня:
Помогать своей маме?
Почти без ошибок писать?
А еще она может
В раскрытые волны - с разбегу.
А еще она может,
Коль тяжкое время придет,
Мимо дымных штыков
Босиком - по горящему снегу.
А еще она может
Запеть, восходя на немой эшафот!
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром, расставаясь улыбнуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено – и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…
Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.
Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…
Вот так и вьётся эта канитель -
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.
Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.
Мы мечемся: – работа…быт…дела…
Кто хочет слышать- всё же должен слушать…
А на бегу- заметишь лишь тела…
Остановитесь…чтоб увидеть душу.
Мы выбираем сердцем – по уму…
Порой боимся на улыбку- улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться..
Как много тех, с кем можно говорить.
Как мало тех, с кем трепетно молчание.
Когда надежды тоненькая нить
Меж нами, как простое понимание.
Как много тех, с кем можно горевать,
Вопросами подогревать сомнения.
Как мало тех, с кем можно узнавать
Себя, как нашей жизни отражение.
Как много тех, с кем лучше бы молчать,
Кому не проболтаться бы в печали.
Как мало тех, кому мы доверять
Могли бы то, что от себя скрывали.
С кем силы мы душевные найдем,
Кому душой и сердцем слепо верим.
Кого мы непременно позовем,
Когда беда откроет наши двери.
Как мало их, с кем можно – не мудря.
С кем мы печаль и радость пригубили.
Возможно, только им благодаря
Мы этот мир изменчивый любили.
В мире ветров непослушных,
Рано утром, по весне,
Продавец шаров воздушных
Повстречался как-то мне.
Он шагал весь разноцветный
Через сонные дворы,
А над ним
Сияли, плыли
Невесомые шары!
Через них светило солнце,
Изменяя всё кругом:
Пёс гулял небесно-синий,
Просыпался рыжий дом,
На заборе бирюзовом
Пел зелёный, тёплый кот,
Изумрудный,
Красный,
Жёлтый
По делам спешил народ.
Продавец шаров воздушных
Прошагал сквозь тихий двор.
Больше я его не видел,
Но мне кажется с тех пор -
Надо мной плывут, качаясь,
Среди вьюги и жары,
Словно облако большое,
Разноцветные шары!
Голубые,
Золотые,
Земляничные шары!
И под сердца
Лёгкий стук
Изменяют всё вокруг…
И, когда он вконец уставал от чужих тревог,
от бесцветных слов и бессмысленных обязательств –
он скидывал мир, как плащ, и входил в уютный простой мирок,
распахнув окно, где дрожали звёзды в небесной смальте.
Когда он вконец уставал от мирской возни –
он запирал свою дверь, открывал сервант, где стояли вина,
и вспоминал двух женщин, которые были с ним,
двух женщин,
каждая из которых была ему половиной.
***
У одной были тёплые руки и ласковые глаза,
что вечно случались рядом, если от беды он на волосок.
А другая – стройная как лоза и гибкая как гюрза –
ускользала меж пальцев, как тонкий морской песок.
С первой – целую ночь пил чай, говорил взапой,
не касаясь, - люди чем-то же отличаются от зверей…
А другую сразу кидал на лопатки и накрывал собой,
чтобы хоть на час, не навек, - но сделать её своей.
И одна была вся – его боль, его детский страх,
он бы мог убить её, если бы был смелей;
но являлась другая - верная, любящая сестра, –
и он снова дышал, и они подолгу гуляли навеселе.
На одну тратил жизнь и кровь, и столько душевных сил -
только другая и знала, как он после бывает слаб.
Ни одну, ни вторую он ни о чём не просил, -
но одна его погубила, а другая его спасла.
***
Где-то там, вдали от чужих людей, на краю весны,
перед часом Быка, под сверкающей ранней луной,
он вспоминал двух женщин, которые были с ним, -
двух женщин,
которые на самом деле были одной.
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.