Натали Почитатель
я не пишу стихи.я просто их добрый ПОчитатель.
Тихо, чуть нервно читаю стихи
Каждая строчка, как лезвие бритвы
Режет пространство и жизнь на куски
Стихи - откровенье, стихи, как молитва.
Поэзия сердцем с тобой говорит.
Поэзия мир наделяет душой
И каждый, кто нервно читает стихи
Немножечко грешник. И много - святой.
Александр Ланин "Когда простые мелодии перестают цеплять..."
Когда простые мелодии перестают цеплять,
Пора начинать считать овец по осени, как цыплят.
Пора искать в телефоне незнакомые номера,
И переоценивать сегодня, и прятаться во вчера.
Поэтому мы и движемся под сотню и напролом,
И навигатор, как чёртик, под лобовым стеклом.
Но наши цыплята не считаны, ночи движутся к октябрю,
Только я тебе всего этого не говорил и не говорю.
Ведь нет ни тюрьмы, ни правил, ни голоса, ни листа.
Просто любовь - это сложно, а жизнь должна быть проста.
Запыхавшаяся часовая стрелка догоняет секунд-ворюг,
Только я тебе этого тоже не говорил и не говорю.
Взгляни, как смешно барахтается роза в солончаке.
Ты ищешь меня в шкафу и на кухне, на шее и на щеке.
А я сворачиваюсь плащом, гвоздём из стены торчу,
Возвращаюсь домой, примуса починяю, ножи точу,
Задаю вопросы в неловко разлитой надвое темноте:
Кто сидел на моих коленях? Кто пил из моих сетей?
Кто спал на моей подушке и дверь в неё отворил?
Впрочем, и этого я тебе не скажу и не говорил.
Нельзя сначала убивать,
Потом шептать: "Я не нарочно!"
Нельзя все время предавать,
Потом молить: "Исправлюсь, точно!"
Нельзя сначала унижать,
Потом просить: "Прости за шутку!"
Нельзя трусливо убегать,
Сказав, что вышел на минутку.
Нельзя, вернувшись, сделать вид,
Что всё как прежде остаётся,
Ведь жизнь на месте не стоит!
ЗА ВСЁ ВСЕГДА ВСЕМ ВОЗДАЁТСЯ!
Доктор сказал «раз, два, три, просыпайтесь».
Я открыла глаза, повернула голову влево, на голос.
Суетятся ассистенты, медсестра заправляет под косынку волосы.
«Смотрите, мы отрезали март от зимы, и пришили к маю.
Вы говорили, что хотите не совсем рай, но близкое к раю.
Также провели иссечение трещины между вами и бывшим мужем.
Теперь спокойно можете думать: нужен, как друг, или вовсе не нужен.
Удалили с корнем волнение «позвонит – не позвонит».
Так что, если болью сведёт живот и тошнота, то это, скорее, перитонит.
Извлекли камень из души, теперь вы снова хорошая мать и дочь,
И ни в чём не виноваты. Можете спокойно спать ночь, а
Днём наминать салаты.
Наложили кисетный шов на вашу уверенность в собственных силах,
Теперь у вас кишка не тонка, куда бы нелёгкая вас ни носила.
Сделали круговую подтяжку реальности, чтобы нигде не обвисала,
Она и раньше была симпатичной, но это так,
чтобы проблема подольше вас не касалась».
Доктор помог мне приподняться, посмотреть результат.
Шатаясь я дошла до зеркала. После наркоза движения зыбкие.
Я смотрю и говорю:
- доктор, вы забыли пересадить мне улыбку.
Мне б вернуться в далёкое детство…
Там, где пахнет с утра пирогами…
Там, где солнце встаёт по соседству…
И где нет… нет тоски по маме…
Мне б туда ненадолго… пустите…
Только к маме на миг прижаться…
Кого нет, тем сказать… простите…
Жаль, что мне там нельзя остаться…
Мне б вернуться… друзей проведать,
Ни один пуд мы соли съели…
Мне б по лужам, босой побегать…
До небес взлететь на качелях…
Я вернусь, лишь погаснут зарницы
Я успею везде и всюду…
Мне б родителям поклониться
И тогда я спокойной буду…
Однажды, теплым весенним утром, Господь проснулся излишне рано.
Он встал, встряхнулся, повел боками, нектара выпил Он из-под крана,
Потом умылся (да-да, нектаром) и в форточку посмотрел немножко.
Затем вздохнул и пошел работать: сегодня нужно придумать кошку.
Вчера был заяц. Отличный заяц! Вот этим зайцем Он был доволен:
Такие уши, такая попа, и нос - улыбчивый поневоле.
А в прошлый раз был, конечно, ежик. Куда ж без ежиков в мире этом.
Но кошка - это в разы сложнее. Не просто зверь, а мечта поэта.
Она должна быть пушистой, мягкой, с когтями - когти ей пригодятся,
Она должна работать урчалкой и на полу вверх собой валяться.
Куда там свиньям и дикобразам, куда лисицам и капибарам!
У кошки должен быть дух победы и девять жизней - почти задаром.
Бог долго клеил хвосты и лапы, ругался, дергал, свистел и правил,
Приклеил гребень, потом отклеил, приклеил уши и так оставил,
Усы повтыкивал, селезенку, ну там сердечко, конечно, печень,
Полоску в шкурку, потом урчальник - чтоб кот хозяина обеспечил
Отличным муром. Потом глазищи, язык шершавый, и нос получше,
И уж последней, безумно нежно и аккуратно он вклеил душу.
Она была бесконечной. Да ведь все души, в общем-то, бесконечны.
Местами - твердой, местами - мягкой, и самую чуточку - человечной,
Чтоб у человека, когда он смотрит в глаза кошачьи - паденье, тайна! -
Осталось чувство: он с кошкой вместе, и вместе, в общем-то, неслучайно.
Спустился вечер. Луна смотрела в окно тигриным искристым взглядом.
В зеленой чашке чаинки спали, остывший чайник приткнулся рядом.
Бог спал, укрывшись цветастым пледом. В окне дрых аист, под стулом - заяц.
Под боком Бога лежала кошка и мир мурлыкала, не моргая.
Старею. Боже мой, старею!
Уже не тянет на мужчин:
то в каждом вижу я злодея,
то каждый, мнится мне — кретин.
Старею. С каждым днём труднее
свой реставрировать портрет.
И тотчас зеркальце немеет,
лишь я к нему: «Скажи, мой свет?»
Не поднимают настроенье
ни побрякушки, ни тряпье.
Плыву бесславно по теченью —
авось куда-нибудь прибьёт.
Болит спина, и ноют ноги,
ломает, дергает, хрустит.
Пора бы подвести итоги,
Да что-то совесть крепко спит.
Ну что ж, старею, так старею —
всему на свете свой черед.
Пойду, пройдусь-ка по аллее,
а то ведь скоро гололед...
Ну, хорошо, допустим, я вставлю зубы и починю шасси.
Думаешь, Ань, увидит этот, на небеси,
Подпишет помилование, отпустит к вам на лужок?
Альфа-самца подпустит? И он так в один прыжок
Ррраз! и ноздрями вздрогнет в сторону, где стою
И улыбаюсь во всю новую челюсть свою?
Думаешь, Ань, попрет, если сбросить двадцать кило?
Думаешь, приодеться всем молодым и нищим назло?
Думаешь, твой стилист поможет или корм не в коня?
Косметичка-то, Ань, возьмется вообще за меня?
А нос!? Ань! Укоротить, может, хрящ носовой?
Надо же было родиться с бракованной спереди головой!
Губы вот эти тонкие… ненавижу! Уродство, глянь.
Как-то надо с этим бороться. Ботокс не катит, Ань.
Хочется ж умещаться на титульном-то листе,
А представь себе фото с ботоксом на могильной плите?
Кстати, о возрасте. Как поменять психологию, Ань, вообще?
Нет, я не о склерозе. Нет, я не о носовом хряще.
Вот снимут с меня венец безбрачия, начистят фасад,
Останется ведь рубец на темечке от венца и уклад
Некрасивой женщины, ни разу не званой в ЗАГС.
Говоришь, они ненавидят плакс?
И что мне теперь уже и не пожаловаться на судьбу?!
Вообще ни разу?! Никаких бу-бу-бу???
Ну, я подумаю... Не так уж он и тяжел, безбрачный венец.
Какая же ты все-таки, Ань, молодец.
А если вот это все… вложиться, как ты говоришь,
Нет, я хочу понять, ты не дӳришь? Ты не дурѝшь?
Пойдет движуха, сойдут проклятья, завертятся Инь и Янь?
И ты гарантируешь? Ты гарантируешь, Ань?
Ты помнишь: зимними вечерами гудело пламя в печной трубе, снежинки липли к оконной раме, а он читал – лишь одной тебе. Как он читал! Этот хриплый голос, глубокий, словно ночная тьма… и пела вьюга – под это соло так сладко было сходить с ума. В полуподвальной каморке тесно: пригнувшись, входишь в дверной проём. Зато в потертом уютном кресле вы помещались легко вдвоём. Тепло ногам, а в груди истома; щека твоя, а плечо – его. Был запах ночи и запах дома, а больше не было ничего.
Все это в прошлом… Листок газеты, на нем – осколки твоей мечты. Два карандашных простых портрета: «вот это – я, а вот это – ты». Все в прошлом. Автор ушел со сцены, на ваших жизнях поставив крест, и с тихим треском сложились стены смешного мира на пару мест. Летит, летит кувырком каморка куда-то к чёрту, в тартарары; исчезло кресло, сорвала шторки орава уличной детворы; навеки сгинув, погасла печка, дрова сгорели давным-давно. Двум нарисованным человечкам не жить, конечно же, все равно. Разбито в щепки твое корыто, ты это знаешь давно сама. Нет больше Мастера, Маргарита... Вы оба просто сошли с ума. Вы проиграли в игре без правил на самой мрачной из всех планет. Вам не поможет ни Бог, ни дьявол, ведь вас самих и в помине нет.
…Да, вы исчезли. Вас поселили в хрустальном мире – в раю? В аду? Здесь пруд, заросший ковром из лилий, а подле – домик в густом саду. Здесь все застыло, ведь вам обещан покой – вне времени, вне границ. В хрустальном мире не видно трещин - он монолитней любых темниц. Здесь гаснут звуки и рвутся строки, слова уходят в сыпучий грунт, а замечтаешься ненароком – и день закончится в пять секунд. Здесь все, что было – давно забыто, и от тоски не сжимает грудь. Нет больше Мастера, Маргарита. Да, право, был ли когда-нибудь? И вы молчите, смеетесь тише. И, словно выстрел в ночи в упор, ты понимаешь, что он не пишет, не написал ни строки с тех пор. В пустом безвременье вы застыли, как пара бабочек в янтаре. А ведь недавно совсем не ты ли молила стрелки бежать скорей?
Но день придет: соберется буря, и с неба хлынет, как из ведра. Он поглядит за окно, прищурясь, и ты почувствуешь: вам пора. Он улыбнется вдруг так знакомо, минуя реплики, напрямик – и вновь появится запах дома, такого близкого. Хоть на миг.
...и, в ночь переливаясь, сна фантомом
бродить в тебе, с волнением рисуя
ресницы, губы, мысли... а потом
в маняще бесконечном поцелуе
неровной дрожью, вскользь, сползая вниз
по нотным строкам, плыть... и верить в то, что
весь этот восхитительный каприз
не ощущать душою невозможно...
...и жадно примерять твоё родство -
поатомно, поклеточно, подкожно...
переболеть всем тем, что проросло
во мне твоею болью... осторожно
и плавно уходить за грани всех
известных и не очень измерений,
храня в ладонях след земных утех,
и Нежностью мурлыкать на коленях...
Александр Васильев(Сплин)
Храм
Пишу тебе из пасмурных краёв,
Где дождь наполнил город до краёв
Водой, в которой всё отражено,
И всё не превращается в вино.
Пишу тебе из северных широт,
Живая рыба здесь мертвее шпрот,
Здесь лужи – треть вода и две – бензин,
Здесь вечно не контачит карта сим.
Пишу тебе из южных берегов,
Где тесно на Олимпе от богов,
Где пляжи опустели в октябре,
Где всё напоминает о тебе.
Пишу тебе из тех монастырей,
В которых нет ни окон, ни дверей,
Нет ничего и, честно говоря,
Что нет и самого монастыря.
Пишу тебе и глядя на закат,
Как человек, отдавший жизнь за так,
Смотрю, бросаясь в жар или в озноб,
Как падает на землю небоскрёб.
Пишу тебе поверх кирпичных стен,
Пишу на новгородской бересте,
Так пишут на обрывках, на клочках,
Слепясь, что без очков и что в очках.
Пишу тебе, что я лечу домой,
Что скоро расставания долой,
Пишу, покуда красный светофор,
Пишу, пока не кончится айфон.
Любые вещи превратятся в хлам,
Никто не помнит, кто построил храм,
Такая жизнь – не сахар и не шёлк,
Здесь помнят лишь того, кто храм поджёг.
Постскриптум. Я пишу тебе, пишу!
Привет тебе! Тебе – и малышу!
Так долго строить храм и сжечь за миг
Лишь может тот, кто этот храм воздвиг.